UPD
Продолжение от 27.07.11г.:

Рауль

— Простите, господин Эм, — мямлит ни в чем, в общем-то, не повинный секретарь. — Я думал, это Катце опять…
— Не оправдывайтесь. — Я наорался, я успокоился. — Просто принесите коньяк.
А я пока, хе-хе, начну с вина.
—Сколько и какой? — Секретарь прекращает бледнеть и деловито достает блокнотик.
Быстренько прикидываю в уме желательную степень опьянения, рассчитываю алкоголь на массу тела, ввожу поправочный коэффициент, спохватываюсь, понимая, что занимаюсь ерундой, и выдаю наобум:
— Пары литров хватит. Марку выберите на свой вкус.
Секретарь, которому, судя по лицу, ни разу в жизни даже в голову не приходило пить коньяк, нервно сглатывает, но не решается возражать и просто удаляется с вежливым поклоном.
Ничего, разберется, я в него верю. В крайнем случае, Катце позвонит – они же в таких близких отношениях, что даже фотографии хранят! Надо у рыжего покопаться – вдруг у него тоже фото есть… Но ведь у меня нет больше никакого рыжего – после такого он точно съедет из квартиры, слишком гордый, как бы я его не унижал – это мне в нем и нравится… Интересно, как он с такой сумасшедшей несгибаемой натурой фурнитуром служить умудрялся? Ведь ему по боку, что я блонди, что какой-то там Консул, что я, в конце концов, даже физически сильнее – чертов монгрел согласится со всеми моими требованиями и все равно сделает так, как ему удобно.
Вот сейчас – я «изнасиловал» его, но кто оказался унижен? Катце получил удовольствие, ничего ради этого не делая, а я унизился до насилия, тем самым признавая, что недостаточно хорош, чтоб мне отдались добровольно. Да и к тому же, насилием это все можно признать только условно-досрочно. Мы и так спим вместе, мой организм привык к тому, что я просыпаюсь утром чуть раньше, чем Катце, вижу рядом с собой весьма соблазнительного обнаженного партнера и аккуратно пристраиваюсь к нему, такому сонному и теплому…
Ну вот, опять. Условный рефлекс, говорю я вам. Надо срочно подумать о чем-нибудь антисексуальном… О чем-то настолько отвратительном, что желание исчезнет само собой… Зеленые помидоры… Монгрельская мода… Годовой отчет департамента охраны окружающей среды… Уф, отпустило.
Вернемся к разговору. В результате этой пагубной привычки к утреннему сексу я, если задерживаюсь в лаборатории на ночь, совершенно теряю покой. Мозг свеж и активен, желает работать, а тело плевало на его желания – оно хочет Катце и свою законную порцию утренних ласк. Возникает дихотомия, я словно раздваиваюсь и не могу спокойно функционировать. Так как я все-таки не животное, общее дело для важнее низменных потребностей, я еще примерно полчаса ломаюсь перед самим собой, после чего непременно сдаюсь и вызываю Катце. К моменту, когда рыжий, не особенно торопясь (он же не понимает, как мне надо), доберется до лаборатории, я возбужден уже настолько, что нет сил с ним рассусоливать и вести какие-то светские беседы. Именно поэтому в моем тайном кабинете стоит шкаф с одеждой для Катце ( в первый раз я уже был готов кричать индюком, лишь бы секретарь не оборачивался), а он сам прекрасно знает, с какой целью его вызывают по утрам, но все равно делает вид, что удивлен и чего-то там не хочет.
Стук в дверь. Разрешаю войти. В дверях появляется секретарь. В руках у него бутыль коньяка, походка неровная, взгляд мутный. Таак…
— Вы пьяны! — объявляю я, как будто сам лучше.
— Я?! — безумно удивляется секретарь, и я отшатываюсь от сильного спиртного запаха. — Ну, может быть… я не мог выбрать марку и решил продегути… дескути… продегустировать! Я же не могу предложить господину Консулу неизвестно что!
Где ж вас, таких ответственных, делают? Хотя я прекрасно знаю, где и даже кто…

В голову забредает интересная идея, и я спонтанно даю ей ход.
— Не составите ли мне компанию? — Не произносил эту фразу со времен Ясона.
Глаза у секретаря становятся совсем круглыми, он машинально трет ухо, словно не веря услышанному, а потом переспрашивает на всякий случай:
— Что?
— Не выпьете ли Вы со мной? — настойчиво предлагаю я.
— Но как можно, работа же, меня уволят…
— Кто?
Секретарь загружается – его нетрезвый мозг сам себя загнал в тупик.
— Работать Вы все равно не сможете, — продолжаю я, пока ему плохо не стало. — Так хоть мне с зеркалом не придется чокаться. А откажетесь – я, как начальство, уволю Вас за пьянство на рабочем месте!
— Но… — задыхается от возмущения сильвер. — Как же…
— Соглашайтесь! — подмигиваю – похоже, я уже поднабрался.
— Ну, я, как бы…
Достаю коньячные рюмки, игнорируя смущенное блеянье.
—Кстати, — говорю я через плечо. — Запамятовал, как Вас зовут?
— Ээ…
Неужели Секретарь? Сейчас уже не удивлюсь. И, если этот человек не прекратит стесняться, из получится не слишком хороший собутыльник.
— Ну? Или Вы тоже не помните?
— Исет, — бормочет секретарь.
— Замечательно, Исет, — в интонации, с которой обычно говорят с детьми, хвалю я, цедя коньяк в рюмку. — Вот, выпейте!
— Я?
Вот наказание!
— Пейте, кому говорят!
— А… а Вы?
— За мной дело не станет! Это штрафная.
Подхватил-таки от Катце этот мерзкий монгрельский обычай.
—Ну… — Исет подносит наполненный сосуд, сморщившись от запаха.

***
— «Черней, черней черемуха! Налей, налей коньяка!» — нестройно голосим мы с секретарем, вкладывая в пение, пожалуй, излишние эмоции, и срываемся в хохот.
— Оой, господин Эм, я и не знал, что Вы петь умеете! — задыхаясь от смеха, выдавливает Исет.
— А я и не умею! — Он что, в коньяк наркотики добавил? Если нет, то почему меня с обычного этанола так прет?
Надо посвятить этому вопросу научное… а, к черту! Обойдется мировая наука!
— Я, честное слово, Вас не узнаю! — продолжает сильвер. — Вы пьете на работе, да еще и с подчиненными… Может, что-то случилось?
— Просто все покатилось под откос, — отмахиваюсь я, не слишком желая давать комментарии, и тянусь к рюмке.
— С Катце поссорились?
Я давлюсь.
— От… откуда Вы знаете? — брызжа коньяком, спрашиваю я.
— У Вас в кабинете не такая хорошая звукоизоляция, как Вы думаете.
Опа. Чувствую, как лицо наливается румянцем. Стыдно-то как…
— Да перестаньте, все мы люди, — пытается ободрить Исет.
— Я не люди, я Первый Консул… Ой, позорище… — Не могу поднять взгляд от рюмки. — Это ведь если Вы слышите, то и все посетители! Ой, мамочки, — бью себя по лбу.
— Не правда! Когда к Вам заходит Катце, я перестаю пускать народ в приемную, — лучась исполнительностью, докладывает секретарь.
— Честное слово, я Вас люблю, — выдыхаю я, осознав, что позорился только перед ним, а не перед всей амойской элитой.
— Да бросьте, — зарделся сильвер. — Мне не сложно…
— Неужели ни капли не осуждаете?
— Я Вам даже немного завидую, — О, как тебя развезло, мальчик. — Когда Катце от Вас уходит, Вы выглядите таким счастливым!
— Это потому, что уходит, — мрачно шучу я, вспоминая утреннюю ссору.
Воцаряется неловкое молчание.
— И вообще, этот монгрел слишком высокого мнения о себе, — зачем-то добавляю я.
Исет одним махом опрокидывает в себя стопку коньяка – быстро учится, надо его повысить… Хотя… Куда уж? Разве что покрасить в золотой блонд и уступить свое кресло!
— Знаете, человек, которого удостоили своей привязанности сразу два Консула, вполне может гордиться собой, — глубокомысленно замечает сильвер.
— Хотите сказать, Катце Вам нравится? — Хитро парирую я, чувствуя, что разговор катится в неудобную для меня сторону.
Секретарь отшатывается с суеверным ужасом:
— Юпитер с Вами, как Вы могли подумать!
— Но фотографию-то Вы храните.
— Как Вы узнали?! — Удивлению нет предела.
— Первый Консул должен знать все, — делаю загадочные глаза. — Так зачем Вам фото?
Сильвер не просто краснеет – даже не знаю, как назвать этот оттенок… Скажу только, что Катце, увидев однажды на ком-то сьют похожего цвета, обозвал это «картина «Рассвет над красной смородиной» (помнится, полдня потом искал в сети, как выглядит смородина).
— Я хотел заказать себе похожего пета…
Ого. Даже так.
— Значит, он Вам все-таки…
— Я просто мечтал поиметь этого рыжего урода за тот фокус с бегониями! — выкрикивает сильвер, уже готовый разрыдаться. Я, почти не беспокоясь о микробах, кладу руку ему на плечо.
— Не могу осудить Вас, друг мой. У меня тоже нередко возникает такое желание. — Двусмысленность этой фразы повергает нас обоих в хохот.
Неожиданно наваливается грусть. Я вдруг осознаю, что приду вечером в пустую квартиру, где не осталось его вещей и даже запаха табака, заботливо уничтожаемого фурнитурами, а наши бегонии снова станут обычными биологическими образцами… И становится страшно. Снова зализывать раны, снова дыры в жизни, на этот раз мне не на кого опереться, чтобы пережить это – мальчишка-сильвер не сможет встать со мной на равных, как сделал это когда-то Катце, забыть, что я Консул, что я блонди – помочь мне просто как человеку. Неужели я так привязан к рыжему? К этому гордецу и нахалу?! И, если да, то почему делаю все, чтоб унизить его, ударить побольней?
Черт, ненавижу эти эмоции, ничего в них не понимаю! Завидую Юпитер в такие моменты…
Но с каждой минутой в моей голове все отчетливей прорисовывается одно: я не знаю, как буду жить без него. Уйти на работу – кого я обманываю – уже не получится, замену не найти. Я не приближу к себе никого из элиты – они с радостью разорвут меня в клочья, заметив слабость. Я не заведу себе пета – они будут лишь животными по сравнению с Катце… Останется только одно – я должен сломать себя, стать бездушным и холодным, как каменная статуя, действительно Идеальным Блонди… А ведь он почти отогрел меня…
Ощущаю, как на плечо робко опускается ладонь.
— Поезжайте к нему, — тихо говорит Исет. — Вы нуждаетесь в нем.
Благодарно смотрю на сильвера, оказавшегося мудрее, чем я думал, и срываюсь с места, боясь опоздать.
Да, я слаб, но я не машина, как бы ни хотелось утверждать обратное, я человек, и не хочу вновь кого-то терять.
Аэромобиль, жму по газам, облетаю ненавистную пробку, едва не попадаю в аварию – черт, кто бы мог подумать, что могу быть таким импульсивным?
Вот, наконец, мои апартаменты… Лифт, буквально стучу по кнопкам – быстрее ты не можешь ехать? – врываюсь в дверь, темный коридор обдает теплом и привычным набором запахов… Из кухни льется свет – там наверняка фурнитуры – но я сворачиваю в комнату Катце, не доходя до кухни…
И понимаю, что опоздал. Вещи валяются где попало, компьютер в коробке – может, Катце еще здесь? Нет, кого я обманываю – он просто пришлет за вещами позже. Горшка с той бегонией, его любимой, с гражданством, нет на месте – в этом весь Катце. Понял, что не увезет все сразу, схватил то, что показалось наиболее ценным, и уехал…
Устало опускаюсь на подушку – единственное не заваленное одеждой место – и слышу шорох бумаги. Скорее машинально, нежели из любопытства, сую руку и достаю скомканный листок с каким-то карандашным наброском. Разворачиваю…
А там я – схваченный несколькими точными штрихами поворот головы, разлетевшиеся волосы, едва прорисованные, но узнаваемые черты лица, а, главное, взгляд – холодный, но с едва заметными искорками смеха в глубине зрачков…



Продолжение в комментах www.diary.ru/~anok/p149804231.htm?from=60

URL записи